![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
dashcaДочитала письма Толкина, грущу — давно не читала ничего настолько мне близкого, два месяца под обложкой киндла меня ждала встреча с единомышленником - но куда более мудрым, терпимым и добродетельным чем я сама; читала, раскрыв рот.
«Требуется фантастическая воля к неверию, чтобы предположить, будто Иисус на самом деле никогда не "существовал", и более того — предположить, будто он не говорил ничего из того, что о нем написано; настолько невероятно, чтобы в те времена в мире нашелся хоть кто-либо, способный такое "выдумать"»
(когда-то давно я этот аргумент сама себе придумала, и даже попыталась сформулировать в пост в жж — кажется, никто меня тогда не понял, но это теперь уже не важно)
«В качестве последнего прибежища вера — это акт воли, вдохновленный любовью. Нашу любовь возможно охладить, а волю — подорвать зрелищем недостатков, глупости и даже грехов Церкви и ее служителей, но я не думаю, что человек, некогда обладавший верой, повернет вспять в силу этих причин (и менее всего — тот, кто хоть сколько-то знаком с историей). «Возмутительный факт» самое большее — повод для искушения, как непристойность — для похоти; первое не создает второе, но пробуждает. Это удобно, потому что обычно отвращает наш взор от нас самих и наших собственных недостатков в поисках козла отпущения. Но вера как акт воли — это не один-единственный момент принятия окончательного решения: это постоянный, повторяемый до бесконечности акт, состояние, которому должно длиться — так что мы молимся о «неослабном упорстве». Искушение «неверия» (что на самом деле означает отвергнуть Господа Нашего и Его веления) всегда здесь, внутри нас. Некая наша часть жаждет найти ему оправдание за пределами нас. И чем сильнее внутреннее искушение, тем с большей готовностью, тем более непримиримо мы бываем «возмущены» поступками других».
«Касательно критики того, как стремительно развивались отношения или «любовь» Фарамира и Эовин. По собственному опыту знаю, что чувства и решения зреют очень быстро (по меркам просто «часового времени», которое, собственно говоря, сюда и неприложимо) в период великого напряжения и особенно в ожидании неминуемой смерти. И я не думаю, что люди высокого положения и происхождения нуждаются во всех этих пустеньких пикированиях и авансах в вопросах «любви». В этом предании речь идет не о временах «куртуазной любви» с ее претенциозностью, но о культуре более примитивной (т. е. менее развращенной) и более благородной».
«Кроме того, могу порекомендовать следующее упражнение (увы, возможностей для этого предостаточно!): причащаться в обстоятельствах, оскорбляющих твой вкус. Выбери гнусавого или косноязычного священника, или заносчивого, вульгарного монаха; и церковь, битком набитую самыми обычными обывателями, невоспитанными детьми, — оттех, что орут и вопят, до тех продуктов католических школ, что, едва откроют дарохранительницу, откидываются назад и зевают, — неопрятными юнцами в рубахах нараспашку, женщинами в брюках, зачастую растрепанными, с непокрытой головой. Ступай к Причастию с ними (и молись за них). Эффект будет тот же (или даже лучше), нежели от мессы, которую прекрасно читает явный праведник, а вместе с тобою слушают ее несколько набожных, достойных людей».
«В своих блужданиях по свету» я встречал раздражительных, бестолковых, не исполняющих своего долга, тщеславных, невежественных, лицемерных, ленивых, подвыпивших, жестокосердных, циничных, скупых, алчных, вульгарных, исполненных снобизма и даже (предположительно) безнравственных священников; но в моих глазах один отец Френсис перевешивает их всех, а он был испано-валлийцем, тори, выходцем из высшего общества, и многие считали его старым бездельником-снобом и болтуном. Да, он был таким — и в то же время не был. От него я впервые узнал о милосердии и прощении; и свет их пронзил даже тьму «либерализма», откуда я вышел, больше зная о Кровавой Марии [Тюдор], нежели о Матери Иисуса — о которой, если и упоминалось, так лишь как об объекте греховного поклонения папистов»
«Я отлично знаю, что тебе, как и мне, Церковь, некогда представлявшаяся надежным прибежищем, теперь зачастую кажется ловушкой. А больше податься и некуда! [...] Наверное, ничего нам не остается, кроме как молиться, за Церковь, Христова Наместника, и за себя самих; а тем временем упражнять добродетель верности, которая на самом деле только тогда и становится добродетелью, когда ты побуждаем от нее отречься».
«Требуется фантастическая воля к неверию, чтобы предположить, будто Иисус на самом деле никогда не "существовал", и более того — предположить, будто он не говорил ничего из того, что о нем написано; настолько невероятно, чтобы в те времена в мире нашелся хоть кто-либо, способный такое "выдумать"»
(когда-то давно я этот аргумент сама себе придумала, и даже попыталась сформулировать в пост в жж — кажется, никто меня тогда не понял, но это теперь уже не важно)
«В качестве последнего прибежища вера — это акт воли, вдохновленный любовью. Нашу любовь возможно охладить, а волю — подорвать зрелищем недостатков, глупости и даже грехов Церкви и ее служителей, но я не думаю, что человек, некогда обладавший верой, повернет вспять в силу этих причин (и менее всего — тот, кто хоть сколько-то знаком с историей). «Возмутительный факт» самое большее — повод для искушения, как непристойность — для похоти; первое не создает второе, но пробуждает. Это удобно, потому что обычно отвращает наш взор от нас самих и наших собственных недостатков в поисках козла отпущения. Но вера как акт воли — это не один-единственный момент принятия окончательного решения: это постоянный, повторяемый до бесконечности акт, состояние, которому должно длиться — так что мы молимся о «неослабном упорстве». Искушение «неверия» (что на самом деле означает отвергнуть Господа Нашего и Его веления) всегда здесь, внутри нас. Некая наша часть жаждет найти ему оправдание за пределами нас. И чем сильнее внутреннее искушение, тем с большей готовностью, тем более непримиримо мы бываем «возмущены» поступками других».
«Касательно критики того, как стремительно развивались отношения или «любовь» Фарамира и Эовин. По собственному опыту знаю, что чувства и решения зреют очень быстро (по меркам просто «часового времени», которое, собственно говоря, сюда и неприложимо) в период великого напряжения и особенно в ожидании неминуемой смерти. И я не думаю, что люди высокого положения и происхождения нуждаются во всех этих пустеньких пикированиях и авансах в вопросах «любви». В этом предании речь идет не о временах «куртуазной любви» с ее претенциозностью, но о культуре более примитивной (т. е. менее развращенной) и более благородной».
«Кроме того, могу порекомендовать следующее упражнение (увы, возможностей для этого предостаточно!): причащаться в обстоятельствах, оскорбляющих твой вкус. Выбери гнусавого или косноязычного священника, или заносчивого, вульгарного монаха; и церковь, битком набитую самыми обычными обывателями, невоспитанными детьми, — оттех, что орут и вопят, до тех продуктов католических школ, что, едва откроют дарохранительницу, откидываются назад и зевают, — неопрятными юнцами в рубахах нараспашку, женщинами в брюках, зачастую растрепанными, с непокрытой головой. Ступай к Причастию с ними (и молись за них). Эффект будет тот же (или даже лучше), нежели от мессы, которую прекрасно читает явный праведник, а вместе с тобою слушают ее несколько набожных, достойных людей».
«В своих блужданиях по свету» я встречал раздражительных, бестолковых, не исполняющих своего долга, тщеславных, невежественных, лицемерных, ленивых, подвыпивших, жестокосердных, циничных, скупых, алчных, вульгарных, исполненных снобизма и даже (предположительно) безнравственных священников; но в моих глазах один отец Френсис перевешивает их всех, а он был испано-валлийцем, тори, выходцем из высшего общества, и многие считали его старым бездельником-снобом и болтуном. Да, он был таким — и в то же время не был. От него я впервые узнал о милосердии и прощении; и свет их пронзил даже тьму «либерализма», откуда я вышел, больше зная о Кровавой Марии [Тюдор], нежели о Матери Иисуса — о которой, если и упоминалось, так лишь как об объекте греховного поклонения папистов»
«Я отлично знаю, что тебе, как и мне, Церковь, некогда представлявшаяся надежным прибежищем, теперь зачастую кажется ловушкой. А больше податься и некуда! [...] Наверное, ничего нам не остается, кроме как молиться, за Церковь, Христова Наместника, и за себя самих; а тем временем упражнять добродетель верности, которая на самом деле только тогда и становится добродетелью, когда ты побуждаем от нее отречься».
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2012-07-28 09:06 pm (UTC)Насчёт первой цитаты. Вспоминается пушкинский аргумент на сомнения в подлинности "Слова о полку Игореве": "Хорошо, допустим, что подделка. Покажите, КТО!??"
no subject
Date: 2012-07-28 09:09 pm (UTC)Оу, а где это у Пушкина? В письме каком-то?
Пушкин и "Слово о полку Игореве"
Date: 2012-07-29 09:11 am (UTC)"Некоторые писатели усумнились в подлинности древнего памятника нашей поэзии и возбудили жаркие возражения. Счастливая подделка может ввести в заблуждение людей незнающих, но не может укрыться от взоров истинного знатока. Вальполь не вдался в обман, когда Чаттертон прислал ему стихотворения старого монаха (Rowley). Джонсон тотчас уличил Макферсона. Но ни Карамзин, ни Ерм(олаев), ни А. X. Востоков, ни Ходаковский никогда не усумнились в подлинности “Песни о полку Игореве”. Великий скептик Шлецер, не видав “Песни о полку Игореве”, сомневался в ее подлинности, но, прочитав, объявил решительно, что он полагает ее подлинно древним произведением, и не почел даже за нужное приводить тому доказательства; так очевидна казалась ему истина!
Других доказательств нет, как слова самого песнотворца. Подлинность же самой песни доказывается духом древности, под которого невозможно подделаться. Кто из наших писателей в 18 веке мог иметь на то довольно таланта? Карамзин? но Карамзин не поэт. Держ<авин>? но Державин не знал и русского языка, не только языка “Песни о полку Игореве”. Прочие не имели все вместе столько поэзии, сколько находится оной в плаче Яр<ославны>, в описании битвы и бегства. Кому пришло бы в голову взять в предмет песни темный поход неизвестного князя! Кто с таким искусством мог затмить некоторые места из своей песни словами, открытыми впоследствии в старых летописях или отысканными в других сл<авянских> наречиях, где еще сохранились они во всей свежести употребления? Это предполагало бы знание всех наречий славянских. Положим, он ими бы и обладал, неужто таковая смесь естественна?.."
http://www.pereplet.ru/XPOHOC/slovo/
Об отношении АСП к "Слову" см. ещё здесь: http://feb-web.ru/feb/slovenc/es/es4/
"Вопроса о подлинности памятника для Пушкина не существовало. Для него она была так очевидна, что он не считал нужным ее доказывать. Во введении к своим комментариям он просто высмеивает скептиков". Отсюда: http://feb-web.ru/feb/pushkin/critics/
Добавлю, что дружил с историком, который - не смотря на культ Пушкина в его семье - сомневался в подлинности "Слова".